В степи легче начать говорить что-то действительно новое. С этим, думаю, согласился бы и рожденный в Калмыкии поэт Велимир Хлебников. Я ехал на верблюде по пустыне, которая выросла здесь, на границе Астрахани и Калмыкии, в 1980-е. Двугорбая Дашка из верблюжьей фермы "Полынный" везла меня мимо барханов, где когда-то проходили дороги Великого шелкового пути. Я не видел на горизонте ничего кроме пустыни и солнца: то неожиданно хотелось снять футболку, а то - укутаться в теплую весеннюю куртку. Довольно странное состояние постоянной неопределенности продолжалось несколько дней.
Сети не было. Разговоры с сопровождающим меня калмыком - тоже были крайне малы. Только что-то чувствовалось внутри, что не давалось формализовать в слова. Но это существовало. Я в этом был убежден. Такую достоверность ничего не подтверждало. Но я ее чувствовал. Отсутствие видимости не означает отсутствие. Это особое третье состояние, состояние некоторой неопределенности, которая ничего не признает, но ничего и не отрицает. Примерно такое я чувствовал и от нескольких недель созерцания пустыни Гоби в Монголии - со временем ты уже не ждешь ничего снаружи. Тебя интересует только то, что внутри. И этот непривычный сумбур был для тебя достовернее любого переживания, связанного с внешней привычной реальностью.
В одном тексте основателя философии северного буддизма Нагарджуны часто используется санскритское словосочетание “на видьяте”, что значит “не обнаруживается”. Тибетолог Андрей Терентьев замечательно обозначил точность такого перевода - не "отсутствие", а именно “не обнаружение” тех или иных феноменов бытия. То есть если что-то не видится (взглядом, сердцем или интуицией, например) - это не значит, что этого не существует. Мне кажется, в тот переход по пустыне с убаюкивающей неспешной Дашкой, я впустил в себя похожую мысль - и почувствовал облегчение.
Суховей унес из головы мысли о том, что мне нужна такая привычная западному миру аристотелевская логика. Он отпустил все на выпас. Верблюда Дашку - поискать колючки для пропитания, а мои мысли - к отказу от привычных норм обнаружения действительности. Может быть именно поэтому здесь так много и понял великий Хлебников: нет слов, но есть постоянное додумывание, придумывание нового.
В привычной нам аристотелевской логике, в которой мы живем, считается, что если нет тезиса “А”, то есть тезис “Б”. Но индийцы добавляют, что есть и третье состояние, состояние неопределенности. Оно не хуже и не лучше. Это просто третье качественное состояние: не А и не Б. Это третье состояние, - как считали индийские логики во времена, когда формировался буддизм, - нельзя отрицать просто потому, что оно не определяется, “на видьяте”.Отрицать можно только самобытее. Нечего остального не стоит ни отрицать, ни принимать. Эдакая суперпозиция, как сказали бы любители квантовой физики: кот одновременно жив и мертв.
Теперь я думаю, что многим стоит оказаться в такой пустыне: когда тебе надоест любоваться чем-то внешним, ты замираешь в созерцании чего-то глубоко внутреннего. Однажды буддийские монахи мне объяснили, что медитация должна устраиваться в максимально закрытом от внешних раздражений месте. Мне же для этого нужны были двугорбая Дашка и пустыня. В степи легче начать говорить что-то действительно новое и другим языком, на что, думаю, и согласился бы Велимир Хлебников. Завороженность своим опытом не должна дополняться боязнью сказать об этом, как бы странно не звучало. Ваш опыт особый, он "на видьяте". И только вот такой опыт реален, и нуждается в попытке говорить о нем. Помните, как было в начале “Зеркала” Андрея Тарковского?
